Андронов Михаил Александрович

Мемуары о конце войны

Воломин – чистенький уездный польский городок, со следами разрушений прошедшей через него войны, пригород Варшавы.

Я прибыл в Штаб 47 армии вечером и дежурный по штабу, после ужина в штабной столовой, отвел меня в качестве постояльца в польскую семью, которая жила в отдельном кирпичном одноэтажном коттедже. Большая квартира, с удобствами, с небогатым убранством и характерным для польских семей "Распятием Христа" в красном углу каждой комнаты.

Хозяин – поляк, лет 42, до войны работал официантом одного, как говорил он, из лучших ресторанов Варшавы. Высокий, худощавый, подтянутый и несловоохотливый мужчина. Его жена, простая женщина, занималась домашним хозяйством и воспитанием двоих детей – мальчика лет 10 и девочки лет 7.

Хозяйка, указав мне на хорошо убранную кровать, сказала: "Вот здесь, пан полковник, Вы можете располагаться" (видимо я был не первый и это дело было для нее привычное).

Прибыл второй постоялец – сержант, водитель грузовой машины, на которой он ежедневно доставлял на передовые позиции боеприпасы. Он здесь жил уже не первый день. Видно было, что он устал. На столике он выложил из вещевого мешка флягу с водкой, консервы и пригласил меня выпить. Я отказался. Хозяйка, как бы извиняясь предо мной, сказала, что работа сержанта настолько опасна, что каждый его рейс на передовую линию связан с колоссальным риском для жизни и поэтому пусть он выпьет и как следует поспит.

Дети хозяев, прежде чем лечь спать, в углу перед "Распятием" молились Богу, стоя на коленях и кладя земные поклоны в течение 5-10 минут.

Жил я у этих хозяев приблизительно дней 8-10.

Начальник химслужбы 47 армии, грузин по национальности (фамилию я забыл), весьма доброжелательный, спокойный и весьма энергичный полковник. В его распоряжении была автомашина "Виллис" и мы ежедневно разъезжали с ним по частям и соединениям армии. В дивизии второго эшелона 47-й армии, которая располагалась в лесном массиве и находилась, как здесь говорили, на отдыхе, кипела учебно-тренировочная работа под руководством начхимдива по отработке действий личного состава дивизии по ликвидации последствий химического нападения. Я удивился тому, что война на исходе, а возможность применения противником химии не только не снята с повестки дня, а, судя по той серьезности, с которой отрабатывались все элементы этого учения, даже увеличилась.

Затем начхимарм отвез меня в огнеметный батальон, расположенный на передовых позициях одной из дивизий 47-й армии, и оставил меня на попечение огнеметчиков до следующего дня, а сам уехал по своим делам.

Вообще, ко дню моего приезда на фронт, 47-я армия находилась в обороне и шла подготовка к решительному наступлению на правом фланге г. Варшавы с форсированием р. Вислы. Огнеметный батальон недавно прибыл и пока еще на выбранные для него позиции не выдвигался, а сосредоточился в небольшом селении, метрах в 200 от передовой позиции. В одном из домов селения разместили и меня, выделив мягкую, хорошо убранную кровать. На этом участке фронта днем войны почти не чувствовалось. Ночью немцы постреливали из 6-ствольных минометов, и только. Однако война есть война и на утро одного огнеметчика не стало. Он погиб от пули фашистского снайпера. На утро огнеметчики познакомили меня с окопами передовой позиции и с организацией огнеметного батальона. Затем приехал начхимарм и мы уехали в Воломин - штаб 47-й армии, где я привел в порядок все мои записи.

Теперь мне предстояла длительная стажировка в дивизии, где боевые действия были наиболее активны. Номер дивизии я забыл (кажется, 393). Начальник химслужбы армии на своем "Виллисе" привез меня в штаб дивизии, который располагался в местечке Яблонна-Легионова, пригород г. Варшавы.

На западной окраине этого селения проходила передовая линия нашей обороны. На восточной окраине были вырыты и хорошо оборудованы землянки, где размещался штаб дивизии. Гражданского населения в поселке не было. Дома вместе со скарбом пустовали. В одном из двухэтажных зданий мне отвели место для жилья с хорошей убранной кроватью и приставили ко мне моего телохранителя, автоматчика, который как тень везде следовал за мной. Начхимдив походил со мной на местности. Показал, где проходит граница с 1-й польской армией (она проходила непосредственно с 47-й армией), и мы разговаривали с польскими солдатами и офицерами. Показал, где какой полк нашей дивизии расположен и как я могу найти там начхимполков. Здесь было неспокойно. С вечера и на всю ночь открывалась ружейная, пулеметная и минометная стрельба с обеих сторон. В небо непрерывно взвивались осветительные ракеты. Все это было для меня ново и, откровенно говоря, настораживало.

Тем не менее поспать-то надо. И я вместе со своим телохранителем отправился в свое жилье на втором этаже. Снаряды рвались часто и даже в непосредственной близости от нашего жилья, отчего весь дом трясся, снаряд легко мог угодить и прямо в наше жилье, что и случилось с соседним домом, где погиб какой-то офицер. Мой телохранитель всю ночь спал блаженным сном и похрапывал. На него это "светопреставление" не действовало, он привык. А я не только не спал, но встал с постели и то и дело спускался на первый этаж, и еле-еле дождался рассвета, когда эта канонада закончилась, и я крепко поспал до 10 утра. Утром подсчитывали потери. Их было немного, но они были: прямым попаданием снаряда был убит часовой у землянки командира дивизии и еще один офицер, когда снаряд угодил в дом, где он жил. Это только в районе штаба дивизии. Ну, а что было там, на передовой линии, в ротах, батальонах, мне было неизвестно. Именно поэтому я и хотел поскорее попасть в полк, батальон, роту. Эта возможность незамедлительно мне и представилась.

До штаба 105-го полка от штаба дивизии я дошел пешком. По пути я встретил уцелевшее не разрушенное здание – костел. К моему великому удивлению и недоумению в костеле шло богослужение, играл орган. В 40-50 метрах от него горел дом. Никто его тушить не собирался, и народу около горящего дома не было.

Штаб 105-го полка располагался в полуразрушенном кирпичном одноэтажном здании. Командир полка чем-то очень был занят, суетился и постарался отделаться от меня, направив меня к начхиму полка, который размещался в отдельном домике в 100 метрах от штаба полка.

Начальник химслужбы полка в звании капитана, худенький и застенчивый молодой человек, был несколько удивлен появлению в его скромном убежище неизвестного ему подполковника, полагая, видимо, что это какая-нибудь "проверка". Поэтому он прежде всего приказал солдату накрыть стол, достал бутылку вина и пригласил к столу. За столом он мне рассказал, где расположены батальоны полка, про свое "хозяйство", как ведет себя противник и много других подробностей.

Затем начхимслужбы полка проводил меня до землянки командира одного из батальонов, и мы с ним распростились. В землянку командира батальона я вошел тогда, когда он отдыхал, лежал на топчане. Землянка представляла собой весьма маленькое и темное помещение, где с трудом размещались топчан и небольшой столик возле него.

Комбат не удивился моему появлению. Наверное, он более был раздосадован, что ему помешали отдыхать. Это был коренастый чисто русский парень, лет 26, с темными тревожными глазами. Комбат рассказал о составе рот его батальона и где, какая рота расположена. Затем, предупредив меня, чтобы я шел не во весь рост, а пригибался, повел меня по ходу сообщения в окоп на передовую линию. Я уже говорил, что днем ни с той, ни с другой стороны не стреляли. Окопы противника хорошо были видны, они располагались в 100-150 метрах от наших окоп. Наблюдая в стереотрубу, мне представилась следующая картина.

Солдат-немец в шинели мышиного цвета вылез из окопа, продвинулся несколько вперед, нашел оборванный провод, связал его и также преспокойно скрылся в своем окопе. В него никто не стрелял. Комбат сказал: "У нас днем не стреляют. Это сейчас так спокойно потому, что мы в обороне. А в наступлении комбат живет 2 недели, не больше, а потом или его убьют, или раненого отправят в тыл".

Прибыв в штаб дивизии, я узнал, что из разведки вернулась группа наших дивизионных разведчиков с пленными и находится на наблюдательном пункте командира дивизии (в районе одного из полков), где ведется допрос пленных. Я попросил отправить меня туда.

Два оседланных коня (для меня и для моего телохранителя) ожидали нас. Поскольку автоматчик (мой телохранитель) знал дорогу на наблюдательный пункт командира дивизии, мы тронулись в путь. Ехали лесом. На одной из полянок лежала убитая лошадь со вспухшим животом. На другой полянке расположилась гаубичная батарея. Командир батареи, получая по телефону от наблюдателя сведения о месте разрывов снарядов, корректировал огонь батареи. Привязав коней в укрытии, мы пешком пошли на высотку, где располагался наблюдательный пункт командира дивизии. Высотка была покрыта редким мелколесьем, а впереди (в сторону неприятеля) был крутой овраг и лес, метров через 200 лес кончался и постепенно поднимался другой берег оврага.

На той стороне оврага были видны окопы неприятеля. Сам наблюдательный пункт – это землянка, вырытая на высотке и имеющая перекрытие в два ряда бревен. Амбразура, стереотруба, столик и табурет – вот, пожалуй, и все его оборудование. У подножья высотки стояла подвода, и на телеге лежал пленный немец, он непрерывно и громко стонал.

Возле подводы стояли 2-3 наших разведчиков в шапках-кубинках и о чем-то оживленно беседовали. Я поднялся на высотку, вошел в наблюдательный пункт и увидел следующее: за стереотрубой сидел разведчик, на столике перед ним лежал план участка обороны немцев. Рядом с разведчиком стоял немец с синяком под глазом.

Разведчик задавал немцу вопросы на немецком языке, затем немец смотрел в стереотрубу и уточнял расположение огневых точек данного участка обороны немцев. Разведчик спросил меня, не будет ли у меня вопросов к пленному. Я задал два вопроса, касающиеся выяснения уровня готовности немецких солдат к действиям в условиях применения химических средств. На этом я закончил весьма интересное посещение наблюдательного пункта командира дивизии и вернулся в штаб дивизии – Яблонну-Легионову.

Здесь все было по-старому. Днем обстрела не было. Каждый занимался своими делами. Было тихо. Мне захотелось немного познакомиться с соседями из Польской народной армии и по местности, заросшей кустарником, я направился туда. Меня окрикнул польский солдат и сказал, что дальше идти мне нельзя. Я повернул. И в этом время (было 15.00) оглушительный залп потряс землю. Стреляли сотни орудий и рядом со мной, и спереди, и сзади от меня – непрерывный грохот, который оглушил меня. Я вначале ничего не мог понять, что происходит? Орудия были замаскированы в кустах, и их не было видно, но они находились где-то рядом со мной. Канонада продолжалась 15 минут. Затем мне стало известно: проводилась артиллерийская подготовка для обеспечения действий разведки боем на участке нашей дивизии. В разведке боем принимала участие штрафная рота в составе 90 человек.

После артподготовки рота поднялась в атаку, но противник открыл такой губительный пулеметный огонь, что рота залегла и поставленную задачу так и не могла выполнить. Ночью, под прикрытием темноты, с поля боя были эвакуированы убитые и раненые, и рота отошла на исходные позиции. Были большие потери.

Время шло, и моя двухмесячная стажировка на фронте подходила к концу. Вскоре я из дивизии выехал в штаб армии г. Воломина, где пробыл еще несколько дней. За это время начхимарм написал мне "Боевую характеристику", очень положительную, где, в частности, упоминалось, что я, будучи на фронте, проявил смелость (или храбрость).

На обратном пути я заехал в г. Седлец, где располагался штаб фронта, завершил оформление документов и до Минска добирался в товарном вагоне. От Минска – в скором мягком. Богатство впечатлений от стажировки на фронте не покидает меня и до сих пор. Но прежде всего все увиденное мне пригодилось в своей преподавательской работе.

На кафедре все оставалось по-старому. Добрейший И.А.Козлов представил меня на присвоение очередного звания "инженер-полковник", каковое я вскоре и получил. Все свое свободное от занятий время я по-прежнему проводил в своем "святое святых" - в кабинете военной химии, готовя кандидатский экзамен по физической химии.

Время шло. Торжественно отпраздновали 9 мая День Победы. Смотрел, как по улице Горького прошли нескончаемые колонны понурых пленных немцев. Чувство великой гордости за народ, за партию, за то, что мы устояли, отстояли и выгнали с нашей земли злобного врага и добили его в его же собственном логове, не покидало меня. Горжусь тем, что я русский!